даже устраивал семинары с коллегами… – Давид тщательно мыл руки, – некоторые ребята показывали проблески таланта. Впрочем, большинство не пережило войны… – он внимательно читал западные научные журналы, пролистывал обычную прессу. Профессор Кардозо следил за судьбами нацистских докторов и бывших сослуживцев по лагерному госпиталю. Стругхольда, по заданию которого он занимался опытами с барокамерой, не отдали под суд.
Он подставил ладони под поток горячего воздуха из сушилки
– Американцы его выкупили на корню. Он возглавляет программу космической медицины в НАСА, публикует статьи под своим именем… – Давид сомневался, что Стругхольда призовут к ответу:
– Америка не позволит его тронуть. Он слишком ценен для страны, как я ценен для СССР… – за серию исследований перед полетом Гагарина Давид получил орден Ленина. На острове Возрождения оборудовали экспериментальный полигон:
– Похожую лабораторию нацисты держали в Пенемюнде… – он помнил разговоры немецких медиков, – Стругхольд изучал поведение организма на экстремальных высотах… – такими опытами занимались и в его институте:
– Но теперь речь идет не об орбите, а о более дальнем полете… – комитетчик привез из Москвы соответствующие распоряжения, – наверное, СССР хочет отправить человека на Луну…
Успех подобного предприятия навсегда бы поставил точку в космической гонке. Давид подозревал, что глава советской программы, Королев, не интересуется, каким путем инженерам достаются медицинские данные:
– Он бывший зэка, приученный не задавать вопросов… – Давид не стал узнавать у комитетчика, куда переводят номерную заключенную. Ее имя давно исчезло из папок. На летучках, с легкой руки Давида, ее называли Герцогиней:
– Коллеги понятия не имеют, что она действительно герцогиня, – улыбнулся профессор Кардозо, – все считают, что кличка появилась из-за романа Фейхтвангера…
Лицо Герцогини сильно изменилось. На месте глаз виднелись аккуратные шрамы. Хирурги забрали ее роговицы для пересадки летчику-испытателю, потерявшему зрение после нештатной ситуации с пожаром в самолете:
– Трансплантация прошла отлично, – Давид помнил сообщение из Москвы, – он полностью восстановил зрение, мы получили благодарность…
Он курил последнюю перед операцией сигарету, держа «Мальборо» золингеновским пинцетом. Институт оборудовали новейшими, западными инструментами и приборами, но Давил любил хирургические приспособления времен своей юности:
– Немецкое качество не подводит, – он глубоко затянулся, – в Аушвице мы тоже пользовались такими пинцетами… – о его начальниках в лагерном госпитале Давид сведений не нашел. Он не ожидал, что Менгеле или Шуман будут печататься:
– Они давно сделали пластические операции, – на Герцогине тоже испытывали новые техники подтяжки лица, – и растворились где-нибудь в южноамериканских джунглях… – в журналах он изредка встречал фамилии еврейских коллег по лагерному госпиталю:
– Не все бросили скальпель после войны, – усмехнулся Давид, – они сделали вид, что нацисты принудили их работать под угрозой смерти… – Давид не ходил на селекции, но понимал, что среди людей в прибывающих эшелонах встречались и другие врачи:
– Как проклятый упрямец Гольдберг. Он бы сдох в газовой камере или во вшивом бараке, но не согласился бы на усиленный паек, коньяк и девочек, в обмен на операции на заключенных. Надеюсь, что я его больше никогда не увижу… – к неудовольствию Давида, Гольдберг процветал. Доктор даже тискал статейки о своем провинциальном опыте:
– У него нет размаха, умения охватить взглядом широкую картину. Шахтерский коновал, одно слово. Однако по работам Маргариты я вижу, что у нее мои задатки… – Давид хотел, чтобы дочь присоединилась к нему на острове:
– Мне нужен заведующий эпидемиологическими программами. Я не могу одновременно заниматься административной деятельностью и научными изысканиями… – сегодняшнюю операцию его попросила сделать Москва:
– Они опасаются, что молодой хирург по ошибке что-нибудь ей оставит, – медсестра почти с поклоном распахнула перед ним дверь операционной, – но какие ошибки, мы удаляем всю репродуктивную систему под корень… – репродуктивная система Герцогини и так давно работала на износ:
– У нее забирали яйцеклетки, подсаживали оплодотворенные яйцеклетки, но ничего не получилось… – из-за гормональных инъекций женщина сильно растолстела, – сейчас она похудеет, куда бы ее не повезли. Гормонов она больше не дождется, как и протезов…
В институте работало отделение челюстно-лицевой хирургии, но Давид не видел смысла в трате бюджетных средств для установки протезов заключенной:
– Обломки ее зубов ее роли в исследованиях не мешают, – он послушал пульс, – как не мешают удаленные пальцы на ногах и руках… – они давно бились над трансплантацией кистей и стоп:
– В Аушвице я тоже таким занимался, но все было тщетно. Пока эти операции заканчиваются неудачами… – взяв скальпель, Давид взглянул на обрюзгшее лицо женщины:
– Она и раньше была склонна к ожирению, – напомнил себе профессор Кардозо, – у нее были пышные формы, хотя рост ей позволял… – голову оперируемой скрывала косынка. Давид знал, что ее бреют наголо. На черепе виднелись старые шрамы:
– Все было бесполезно, – вздохнул он, – пересадка долей мозга удалась, однако ни она, ни 880 не обрели новых личностей. Она забыла, как ее зовут, а он регрессировал дальше, превратился в животное… – операционное поле здесь мазали не йодом, как на большой земле, а хорошими американскими антисептиками.
Избегая разговоров с заключенной, Давид ограничивался чтением истории болезни,
– У нее личность не сохранилась, она впала в почти полную амнезию. Хорошо, так меньше хлопот… – примерившись, он сделал уверенный надрез.
По распоряжению заведующей психиатрическим отделением, кандидата медицинских наук товарища Мендес, персонал начал украшать коридоры и палаты больницы почти за месяц до будущей годовщины великой революции. Плакаты по соображениям безопасности не помещали в рамы, кнопки тоже запретили. Наглядную агитацию развешивали, используя лейкопластырь. Светлана Алишеровна настояла на том, чтобы обеспечить плакатами даже комнаты кататоников и пациентов с глубокой умственной отсталостью:
– Доказано, что визуальная стимуляция играет роль в восстановлении способностей к мышлению, – наставительно сказала она коллегам на летучке, – а данные способности напрямую влияют на двигательную активность…
Подражая мужу, заведующая говорила длинными, округлыми фразами. Защитив диссертацию, получив под начало отделение, Светлана Алишеровна завела манеру совершать обход в сопровождении свиты врачей, как делал и профессор Мендес:
– Она пока не швыряется папками и не орет на всех без разбора, – пересмеивались медсестры, – хотя Давид Самойлович может себе такое позволить, он гений…
Весь женский персонал экспериментального полигона мечтал оказаться на месте Светланы Алишеровны. Даже на рабочем месте новая жена профессора щеголяла итальянскими шпильками. Из Москвы ей доставляли коробки со сшитыми в кремлевском ателье нарядами. Профессор с женой часто устраивали вечеринки для сотрудников. По словам главы института, его предыдущая супруга, Саломея Александровна, трагически погибла.
Светлана Алишеровна стояла в палате кататонички из Куйбышева:
– Она скончалась при выполнении служебного задания. Она работала в Комитете, выполняла секретные поручения… – девушка считала себя счастливицей:
– Давид горевал после ее смерти. Он потянулся ко мне за утешением и лаской. Я обязана создать ему хорошие условия для работы, он гениальный ученый… – Светлана Алишеровна не видела ничего подозрительного в отсутствии у мужа семейных альбомов:
– Саломея Александровна была засекречена. Давид даже сейчас не имеет права держать дома ее снимки… – по мнению Светланы Алишеровны, так было удобнее:
– С глаз долой, из сердца вон. Хотя об умерших так говорить нельзя… – она мимолетно вспомнила о пациентке с диссоциативной фугой, утверждавшей, что она супруга профессора Кардозо:
– У нее сохранялся стойкий бред… – Светлана Алишеровна зевнула, – гипноз и медикаментозные средства были бесполезны. Интересно, куда ее забрали… – пациентку перевели в, как выразился тогда еще только начальник Светланы Алишеровны, профессор Мендес, другое лечебное учреждение. Девушка подозревала, что шпионку расстреляли:
– Но это не мое дело, – напомнила себе доктор Мендес, – Давид прав, западные силы зла не дремлют. Завидуя победному шествию нашей страны по дороге к коммунизму, они засылают к нам эмиссаров с разведывательными целями. Мы ученые, но мы выполняем оборонные заказы особой важности. Нам всегда надо быть начеку… – так всегда говорил на политинформациях для коллектива профессор Мендес. На партийные собрания Светлане Алишеровне пока хода не было. Девушка по возрасту еще не покинула комсомол, однако она не думала о тридцатилетней разнице с мужем:
– Лучше Давида все равно
